Hello, Alex!
You wrote to Sergey Bender on Sun, 07 May 2006 10:46:36 +0400:
ПРОКЛЯТЬЕ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
Церковь и Толстой: история отношений
В истории русской литературы нет, пожалуй, темы более тяжелой и
печальной, чем отлучение Льва Николаевича Толстого от Церкви. И в то же
время нет темы, которая породила бы столько слухов, противоречивых суждений
и откровенного вранья.
История с отлучением Толстого по-своему уникальна. Ни один из русских
писателей, сравнимых с ним по силе художественного дарования, не враждовал с
Православием. Ни юношеское фрондерство Пушкина, ни мрачный байронизм и
нелепая смерть на дуэли Лермонтова не вынудили Церковь перестать считать их
своими детьми. Достоевский, прошедший в своем духовном становлении путь от
участия в подпольной организации до пророческого осмысления грядущих судеб
России; Гоголь, с его "Избранными местами из переписки с друзьями" и "
Объяснением Божественной литургии"; Островский, которого по праву называют
русским Шекспиром, Алексей Константинович Толстой, Аксаков, Лесков,
Тургенев, Гончаров... В сущности, вся русская классическая литература XIX
века создана православными христианами.
На этом фоне конфликт Льва Толстого с Русской Православной Церковью
выглядит особенно угнетающе. Наверное, поэтому любой интеллигентный русский
человек вот уже более ста лет пытается найти для себя объяснение
противоречию: как же так, величайший из отечественных писателей,
непревзойденный мастер слова, обладавший потрясающей художественной
интуицией, автор, при жизни ставший классиком... И в то же время -
единственный из наших литераторов, отлученный от Церкви.
Вообще русскому человеку свойственно становиться на защиту гонимых и
осужденных. Причем неважно, за что именно их осудили, почему и откуда гонят.
Пожалуй, главная черта нашего национального характера - сострадание. А
пострадавшей стороной в истории с отлучением в глазах большинства людей,
безусловно, выглядит Толстой. Его отношения с Церковью часто воспринимаются
как неравный бой героя-одиночки с государственным учреждением, бездушной
чиновничьей машиной.
Пожалуй, наиболее полно эту точку зрения выразил замечательный
писатель Александр Куприн в своем рассказе "Анафема". Сюжет рассказа прост:
протодиакон кафедрального собора отец Олимпий на богослужении вынужден
провозглашать анафематствование своему любимому писателю Льву Толстому.
Читая по требнику XVII века чудовищные проклятия, "которые мог выдумать
только узкий ум иноков первых веков христианства", протодиакон вспоминает
прекрасные строки Толстого, прочитанные накануне ночью, и делает свой
выбор - вместо "анафемы" он провозглашает графу Толстому "многая лета".
Протодиакона можно понять. Вот небольшой отрывок из рассказа, где
автор описывает процедуру анафематствования Толстого:
"Архиепископ был большой формалист, педант и капризник. Он никогда не
позволял пропускать ни одного текста ни из канона преблаженного отца и
пастыря Андрея Критского, ни из чина погребения, ни из других служб. И отец
Олимпий, равнодушно сотрясая своим львиным ревом собор и заставляя тонким
дребезжащим звуком звенеть стеклышки на люстрах, проклял, анафематствовал и
отлучил от церкви: ... магометан, богомилов, жидовствующих, проклял хулящих
праздник благовещения, корчемников, обижающих вдов и сирот, русских
раскольников, бунтовщиков и изменников: Гришку Отрепьева, Тимошку
Акундинова, Стеньку Разина, Ивашку Мазепу, Емельку Пугачева, а также всех
принимающих учение, противное православной вере..."
Далее у Куприна следует описание проклятий, адресованных персонально
Льву Николаевичу Толстому.
"...Хотя искусити дух господень по Симону волхву и по Ананию и
Сапфире, яко пес возвращаяся на свои блевотины, да будут дни его мали и зли,
и молитва его да будет в грех, и диавол да станет в десных его и да изыдет
осужден, в роде едином да погибнет имя его, и да истребится от земли память
его... И да приидет проклятство, а анафема не точию сугубо и трегубо, но
многогубо... Да будут ему каиново трясение, гиезиево прокажение, иудино
удавление, Симона волхва погибель, ариево тресиовение, Анании и Сапфири
внезапное издохновение... да будет отлучен и анафемствован и по смерти не
прощен, и тело его да не рассыплется и земля его да не приимет, и да будет
часть его в геене вечной и мучен будет день и нощь".
Такие вот ужасные слова в адрес великого писателя. Но не спешите
ужасаться. Дело в том, что весь этот кошмар, приписываемый Куприным "узкому
уму иноков первых веков христианства", является от начала и до конца его
собственным вымыслом. И дело даже не в том, что ну никак не могло появиться
в требнике семнадцатого века имя Емельяна Пугачева, который родился и жил в
восемнадцатом столетии. И не в том, что, начиная с 1869 года,
анафематствование отдельных лиц в России было прекращено вовсе.
Просто ни в одном из многочисленных печатных и рукописных чинов
анафематствования, составленных Русской Православной Церковью за несколько
веков, нет ничего даже отдаленно похожего на проклятья, которые Куприн
извергает на Льва Николаевича от лица Церкви. Все эти жуткие заклинания не
более чем плод буйного воображения расцерковленного российского интеллигента
начала двадцатого столетия. Ни в одном из храмов Российской империи анафема
Толстому не провозглашалась. Все было гораздо менее торжественно и более
прозаично: газеты опубликовали Послание Священного Синода. Вот его полный
текст:
Божией милостью
Святейший Всероссийский Синод верным чадам православныя кафолическия
греко-российския Церкви о Господе радоватися.
Молим вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры, кроме
учения, ему же вы научитеся, и уклонитеся от них (Римл. 16:17).
Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных
еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в
существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога
Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви
Святой, которая пребудет неодоленною вовеки. И в наши дни, Божиим
попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру
писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему,
граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и
на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от
вскормившей и воспитавшей его матери, Церкви Православной, и посвятил свою
литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в
народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах
людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную,
которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка
была Русь Святая. В своих сочинениях и письмах, в множестве рассеиваемых им
и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого
Отечества нашего, он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех
догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает
личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, создателя и промыслителя
Вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа - Богочеловека, Искупителя и
Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и
воскресшего из мертвых, отрицает божественное зачатие по человечеству Христа
Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы,
Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все
таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над
самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся
подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию. Все сие
проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу
всего православного мира, и тем неприкровенно, но явно пред всеми,
сознательно и намеренно отверг себя сам от всякого общения с Церковью
Православной. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом.
Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не
раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем
перед всею Церковью к утверждению правостоящих и к вразумлению
заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого.
Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он, в
конце дней своих, остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего,
отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.
Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся,
да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. 2:25). Молимтися,
милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его
ко святой Твоей Церкви. Аминь.
Подлинное подписали:
Смиренный АНТОНИЙ, митрополит С.-Петербургский и Ладожский.
Смиренный ФЕОГНОСТ, митрополит Киевский и Галицкий.
Смиренный ВЛАДИМИР, митрополит Московский и Коломенский.
Смиренный ИЕРОНИМ, архиепископ Холмский и Варшавский.
Смиренный ИАКОВ, епископ Кишиневский и Хотинский.
Смиренный ИАКОВ, епископ.
Смиренный БОРИС, епископ.
Смиренный МАРКЕЛ, епископ.
2 февраля 1901
Совершенно очевидно, что даже намека на какое-либо проклятие этот
документ не содержит.
Русская Православная Церковь просто с горечью констатировала факт:
великий русский писатель, граф Лев Николаевич Толстой перестал быть членом
Православной Церкви. Причем отнюдь не в силу определения вынесенного
Синодом. Все произошло гораздо раньше. В ответ на возмущенное письмо супруги
Льва Николаевича Софьи Андреевны Толстой, написанное ею по поводу публикации
определения Синода в газетах, Санкт-Петербургский митрополит Антоний писал:
"Милостивая государыня графиня София Андреевна! Не то жестоко, что
сделал Синод, объявив об отпадении от Церкви Вашего мужа, а жестоко то, что
сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа, Сына Бога Живого,
Искупителя и Спасителя нашего. На это-то отречение и следовало давно
излиться Вашему горестному негодованию. И не от клочка, конечно, печатной
бумаги гибнет муж Ваш, а от того, что отвратился от Источника жизни вечной".
Сострадание гонимым и сочувствие обиженным - это, конечно,
благороднейшие порывы души. Льва Николаевича, безусловно, жалко. Но прежде,
чем сочувствовать Толстому, необходимо ответить на один очень важный вопрос:
насколько сам Толстой страдал по поводу своего отлучения от Церкви? Ведь
сострадать можно только тому, кто страдает. Но воспринял ли Толстой
отлучение как некую ощутимую для себя потерю? Тут самое время обратиться к
его знаменитому ответу на определение Священного Синода, который был также
опубликован во всех русских газетах. Вот некоторые выдержки из этого
послания:
"...То, что я отрекся от Церкви называющей себя Православной, это
совершенно справедливо.
...И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и
вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства,
скрывающего совершенно весь смысл христианского учения.
...Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и
написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не
допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее,
без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и
ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.
...То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого
человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий,
то это совершенно справедливо
...Еще сказано: "Не признает загробной жизни и мздовоздаяния". Если
разумеют жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными
мучениями/дьяволами и рая - постоянного блаженства, - совершенно
справедливо, что я не признаю такой загробной жизни...
...Сказано также, что я отвергаю все таинства... Это совершенно
справедливо, так как все таинства я считаю низменным, грубым,
несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме
того, нарушением самых прямых указаний Евангелия..."
Достаточно для того, чтобы стало ясно: по существу дела у Льва
Николаевича к определению Синода претензий не было. Были претензии к
формальной стороне. Толстой сомневался в каноничности этого определения с
точки зрения церковного права. Проще говоря, Лев Николаевич был уязвлен
именно тем, что о его отлучении не было громогласно объявлено со всех кафедр
Русской Православной Церкви. То есть он жалел о том, что не произошло
процедуры, которую описал Куприн в своем рассказе. Его отношение к
Определению показывает случай, рассказанный секретарем Толстого, В. Ф.
Булгаковым:
"Лев Николаевич, зашедший в "ремингтонную", стал просматривать
лежавшую на столе брошюру, его "Ответ Синоду". Когда я вернулся, он спросил:
- А что, мне анафему провозглашали?
- Кажется, нет.
- Почему же нет? Надо было провозглашать... Ведь как будто это нужно?
- Возможно, что и провозглашали. Не знаю. А Вы чувствовали это, Лев
Николаевич?
- Нет, - ответил он и засмеялся".
Не вдаваясь в подробности и оценку религиозных воззрений Льва
Толстого, можно, тем не менее, ясно увидеть, что эти воззрения не совпадали
с Православным вероучением. Со стороны Церкви он получил всего лишь
подтверждение этого различия. Напрашивается такое сравнение: мужчина много
лет как оставил свою семью. Живет с другой женщиной. И вот, когда первая
жена подала на развод и получила его, этот мужчина начинает возмущаться
юридическими огрехами в процедуре развода. По-человечески все понятно - чего
в жизни не бывает... Но сочувствовать такому человеку, по меньшей мере,
странно.
Толстой страдал не от формального отлучения. До самой смерти он не был
окончательно уверен в правильности избранного им пути конфронтации с
Церковью. Отсюда и его поездки в Оптину пустынь, и желание поселиться в
монастыре, и просьба прислать к нему, умиравшему на станции Астапово,
оптинского старца Иосифа (тот болел, и в Астапово послан был другой старец,
Варсонофий). И в этой своей раздвоенности Лев Николаевич действительно
глубоко несчастен и заслуживает самого искреннего сочувствия. Но бывают в
жизни человека ситуации, когда никто на свете не в состоянии ему помочь,
кроме него самого. Толстой так и не смог выбраться из той петли, которую всю
жизнь сам на себе старательно затягивал.
Александр ТКАЧЕНКО
Материал опубликован в 9 (32)-м номере "Фомы" 2005 г.
С уважением, Igor Sivashov 392256331.