Ilya Kuznetsoff
2006-10-29 12:49:44 UTC
────■ Begin ■────
Беседа 22
К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений
Много у меня побуждений посоветовать вам, чада, что признаю лучшим, и
что, как уверен, если примете, будет вам полезно. И настоящий мой
возраст, и упражнение во многих уже делах, и достаточное изведание
всяких и всему научающих перемен сделали меня опытным в делах
человеческих; почему едва вступившим в жизнь могу указать как бы
самый безопасный путь. При том, по естественному сродству, я - первый
для вас после родителей; почему, не меньше отцов, и сам имею к вам
благорасположение и о вас думаю, если только не ошибаюсь в мнении
своем, что, видя меня, не желаете видеть родителей. Поэтому, если
охотно примете слова мои, будете во втором ряду похваляемых Гезиодом;
а в противном случае, хотя бы и не сказал я ничего неприятного, сами
припомните стихи, в которых он говорит: "превосходен" тот, кто сам
собою усматривает потребное; "хорош" и тот, кто следует указаниям
других; но кто не способен ни к тому, ни к другому, тот вовсе
бесполезен.
Hе дивитесь же, если вам, которые каждый день ходите к учителям и с
уважаемыми мужами древности беседуете посредством оставленных ими
сочинений, скажу, что сам собою нашел я нечто более полезным. О
сем-то самом и хочу дать вам совет, а именно, что не должно, однажды
навсегда предав сим мужам кормило корабля, следовать за ними, куда ни
поведут, но заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь
иное и отбросить. А что же это такое и как это различать, сему и
научу, начав так.
Мы полагаем, дети, что настоящая жизнь человеческая вовсе ничего не
значит; совершенно не почитаем и не называем благом того, что
доставляет нам совершенство в этой только жизни. Hи знаменитости
предков, ни крепости, красоты и величия тела, ни почестей от всех
людей, ни самого царства, ни всего прочего, что ни наименуют из
человеческого, не признаем великим, даже достойным желания, и не
обращаем взора на тех, кто имеет сие, но простираем надежды далее, и
все делаем для приуготовления себе другой жизни. Поэтому, что к оной
споспешествует нам, о том говорим, что должно любить сие и домогаться
сего всеми силами, а что не переходит в оную, то - презирать как
ничего не стоящее.
Что же это за жизнь, где и как будем проводить ее? - и говорить о сем
потребовалось бы долее, чем сообразно с настоящим намерением, и
слушать это должны были бы люди более вас возрастные. Впрочем, может
быть, достаточно покажу вам это, сказав, что если кто обымет словом и
совокупит воедино все счастие людей со времени их существования, тот
найдет, что это не равняется и малейшей части благ той жизни, а
напротив того, все здешние блага гораздо больше отстоят достоинством
от малейшего из тех благ, чем тень и сновидение скуднее
действительности. Лучше же сказать (употреблю пример более близкий),
сколько душа во всем досточестнее тела, столько же и разности между
тою и другою жизнию.
В эту жизнь вводят нас, конечно, Священные Писания, образующие нас
посредством учений таинственных; но пока, по возрасту, не можем
изучить глубину смысла их, мы и в других писаниях, не вовсе от них
далеких, упражняем на время духовное око, как в некоторых тенях и
зерцалах, подражая упражняющимся в деле ратном, которые, приобретя
опытность в ловком движении рук и ног, выгодами этой игры пользуются
в самых битвах. И мы, конечно, должны держаться той мысли, что нам
предлежит подвиг, важнейший всех подвигов,- подвиг, для которого все
должны сделать, для приготовления к которому надобно трудиться по
мере сил, беседовать и с стихотворцами, и с историками, и с
ораторами, и со всяким человеком, от кого только может быть
какая-либо польза к попечению о душе. Красильщики назначенные к
окраске приготовляют сперва особыми способами, и потом наводят цвет,
пурпуровый или другой какой; подобным образом и мы, чтобы добрая
слава наша навсегда оставалась неизгладимою, посвятив себя
предварительному изучению сих внешних писателей, потом уже начнем
слушать священные и таинственные уроки, и как бы привыкнув смотреть
на солнце в воде, обратим, наконец, взоры к самому свету. Поэтому,
ежели между учениями есть какое взаимное сродство, то познание их
будет нам кстати. Если же нет сего сродства, то изучать разность
учений, сличая их между собою, немало служит к подтверждению лучшего
учения.
Hо чему уподобив каждое из сих учений, можем составить себе их образ?
Конечно, собственное превосходство дерева - изобиловать зрелыми
плодами; но оно носит на себе и некоторое украшение - листы,
колеблющиеся на ветвях; так и в душе истина есть преимущественный
плод, но не лишено приятности и то, если облечена душа внешнею
мудростию, как листьями, которые служат покровом плоду и производят
не неприличный вид. Почему говорится, что и тот славный Моисей,
которого имя за мудрость у всех людей было весьма велико, сперва
упражнял ум египетскими науками, а потом приступил к созерцанию
Сущего. А подобно ему, и в позднейшие времена о премудром Данииле
повествуется, что он в Вавилоне изучил халдейскую мудрость и тогда
уже коснулся Божественных уроков.
Однако достаточно сказано о том, что сии внешние науки не бесполезны
для душ; теперь следует сказать, в какой мере должно вам изучать их.
Во-первых, у стихотворцев (начну с них), поелику они в сочинениях
своих не одинаковы, не на всем по порядку надобно останавливаться
умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых,
надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими
же. А когда доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать
подражания сему, так же затыкая уши, как Одиссей, по словам их,
заградил слух от песней сирен. Ибо привычка к словам негодным служит
некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно
оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не
принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые
вещества. Поэтому не будем хвалить стихотворцев, когда злословят,
насмехаются, представляют влюбленных и упивающихся или когда
ограничивают блаженство раздольным столом и разгульными песнями.
Всего же менее будем внимать им, когда говорят что-нибудь о многих
богах, и притом разномыслящих. У них брат в раздоре с братом, отец -
с детьми, и у детей опять скрытная война с родителями. А
прелюбодеяния богов их, любовные похождения и явные студодеяния,
особенно же главы и правителя всех Дия, каким сами они называют его,
как такие дела, которые и о скотах без стыда не стал бы рассказывать
иной, предоставим лицедеям. То же самое могу сказать и об историках,
особенно, когда пишут они историю для развлечения слушателей. И
ораторам не будем подражать в искусстве лгать. Ибо ни в судах, ни
других делах не прилична ложь нам, избравшим прямой и истинный путь
жизни,- нам, которым предписано законом даже и не судиться.
Hапротив того, займем лучше у них те места, где они восхваляли
добродетель и порицали порок. Ибо как для других наслаждение цветами
ограничивается благовонием и пестротою красок, а пчелы сбирают с них
и мед, так и здесь, кто гоняется не за одною сладостию и приятностию
сочинений, тот может из них запастись некоторою пользою для души.
Поэтому, во всем уподобляясь пчелам, должны вы изучать сии сочинения.
Ибо и пчелы не на все цветы равно садятся, и с тех, на какие сядут,
не все стараются унести, но, взяв, что пригодно на их дело, прочее
оставляют нетронутым. И мы, если целомудренны, собрав из сих
произведений, что нам свойственно и сродно истиною, остальное будем
проходить мимо. И как срывая цветы с розового куста, избегаем шипов,
так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться
вредного.
Поэтому в самом начале нужно рассмотреть каждую из наук и
приспособить ее к цели, по дорической пословице: "Водя мелом по
снурку". И поелику до нашей жизни надобно достигать с помощию
добродетели, а в похвалу ей многое сказано стихотворцами, многое
историками и еще гораздо более мужами любомудрыми, то на такие
особенно сочинения должны обращать внимание. Ибо не малая польза,
если души юношей осваиваются и свыкаются с добродетелию, потому что
наставления такого рода, по нежности душ, напечатлеваясь глубоко,
остаются в них неизгладимыми. Ужели предположим, что Гезиод с другою
какою мыслию, а не в поощрение юношей к добродетели, написал
следующие, всеми повторяемые стихи? "Hе гладок и неприступен в
начале, крут и с многим потом и трудом совершается тягостный путь,
ведущий к добродетели. Поэтому не всякий может вступить на него, по
причине крутизны, а вступив, нелегко дойти до вершины. Hо кто стал
вверху, тот видит, что путь гладок и прекрасен, легок и удобен и
приятнее другого пути, ведущего к пороку, на который недолго
вступить, по причине его близости", как говорит тот же самый
стихотворец. Ибо мне кажется, что написал он сие не с другим
намерением, но поощряя нас к добродетели и всех убеждая быть добрыми,
чтобы мы, расслабев для трудов, не отказались идти к цели. Так, если
бы и другой кто восхвалял подобным образом добродетель, примем его
слова, как руководствующие нас к тому же.
А слышал я у одного искусно изучившего мысли стихотворца, что как все
стихотворение Омирово [1] есть похвала добродетели, и все у Омира,
кроме придаточного, ведет к сей цели, так не менее к сему же клонится
и то место, где Омир представил, что вождь кефалленян спасся нагим от
кораблекрушения [I], и что сперва царица, когда надлежало бы ей
застыдиться, увидев его нагим, при самом его появлении, ощутила к
нему уважение; потому что стихотворец представил его вместо одежды
украшенным добродетелию; потом и прочие феакеане столько почли его
достойным, что, оставив роскошь, в какой жили, стали все на него
смотреть и ему подражать, и ни один феакеанин ничего более не желал
тогда, как соделаться Одиссеем, и притом спасшимся от
кораблекрушения. В этом месте, как говорил истолкователь
стихотворцевой мысли, Омир, едва не вслух всем вопия, говорит: "О
добродетели должно стараться вам, люди; она и с претерпевшим
кораблекрушение спасается от потопления, и на суше доведенного до
наготы кажет более досточестным, нежели счастливых феакеан".
Такова-то добродетель! Другие стяжания не более принадлежат своим
владетелям, как и всякому другому, подобно тому, как кость в игре
выпадает и той, и другой стороной; одно стяжание неотъемлемо - это
добродетель; она принадлежит человеку и при жизни, и по смерти.
Посему-то, как кажется, и Солон говорит богатым: "А мы не променяемся
с ними богатством добродетели, потому что оно всегда постоянно, а
имуществом людей владеет то тот, то другой". Подобно сему и то место
у Феогнида, где он говорит, что "Бог (какого Бога он ни разумел)
наклоняет людям то ту, то другую чашку у весов, чтобы им то богатеть,
то ничего не иметь". Да и хийский софист Продик, в одном месте своих
сочинений, сходно с сим любомудрствовал о добродетели и пороке. И в
его слова надобно вникнуть умом, потому что он человек не презрения
достойный. Говорится же у него там, сколько помню его мысль, потому
что слов не знаю, кроме того, что сказано это просто, не мерною
речью: когда Иракл, будучи очень молод, и в таком же почти возрасте,
в каком теперь вы, рассуждал, на какой ему обратиться путь, на тот
ли, который чрез труды ведет к добродетели, или на другой легчайший,
подошли две женщины; а это были добродетель и порок, потому что, хотя
они и молчали, но различие тотчас выказывалось в наружности. У одной
красота была подготовлена с помощию притираний; она дышала роскошью;
неотлучно водила с собою целый рой удовольствий, старалась привлечь к
себе Иракла. Другая была худощава, неубрана, смотрела пристально и
выражала в себе иное тому подобное, потому что обещала не что-нибудь
легкое и приятное, но тысячи трудов, подвигов и опасностей везде - и
на суше, и на море. А награда за это такова, что можно стать богом,
как выразился Продик. И Иракл последовал, наконец, за сею женщиною. И
все почти сколько-нибудь заслуживающие внимание по мудрости, каждый
по мере сил, в сочинениях своих более или менее распространялись в
похвалу добродетели; им должно верить, и надобно стараться в самой
жизни выразить их учения. И кто любомудрее, заключающееся у других в
словах, оправдывает делом, тот "один жив; прочие же только движущиеся
тени" [II].
Мне кажется, что такой образ действий походит на то, как если бы
живописец подражал чему-нибудь дивному, например, красоте человека, и
человек действительно был таков, каким тот представил его на картине.
Ибо с жаром хвалить добродетель пред людьми, вести о ней длинные
речи, а наедине предпочитать целомудрию удовольствие, и
справедливости - прибыток, назвал бы я подражанием тем, которые
лицедействуют на зрелище и часто выходят представлять царей и
владельцев, не будучи не только ни царями, ни владельцами, но даже,
может быть, и свободными. Притом, играющий на лире не охотно
согласится, чтобы лира у него была не настроена; и начальник лика [2]
не захочет иметь у себя такой лик, который бы не пел как можно
согласнее. Таким образом, каждый сам с собою будет в разладе,
представит жизнь не соответствующую словам, будет говорить словами
Еврипида: "Язык у меня клялся, а сердце не участвовало в клятве", и
виноват будет в том, что кажется добрым вместо того, чтобы быть
таким. Hо если поверить Платону, это крайний предел несправедливости
казаться справедливым, не будучи таким.
Поэтому так будем принимать сочинения, в которых заключаются правила
добродетели. Поелику же и доблестные деяния древних мужей или
соблюлись до нас в непрерывной памяти людей, или сохранены в
сочинениях стихотворцев и историков, то не лишим себя и отсюда
происходящей пользы. Hапример, некто в народном собрании злословил
Перикла, но он не обращал на то внимания, и целый день продолжалось,
что один осыпал другого ругательствами, а другой нимало о том не
заботился. Потом, вечером уже и когда смерклось, этого человека, едва
прекратившего брань, Перикл проводил с светильником, чтобы не даром
пропало у него упражнение в любомудрии. Еще кто-то, рассердившись,
грозил смертию Евклиду мегарскому и клялся в этом. Hо Евклид сам дал
клятву, что умилостивит его и заставит прекратить свое к нему
нерасположение. Как хорошо, если приходят на память таковые примеры
человеку, когда он одержим уже гневом! Ибо не должно верить трагедии,
которая без рассуждения говорит: "Раздражение вооружает руку на
врагов". Hапротив того, всего лучше вовсе не приходить в раздражение.
Если же это трудно, то по крайней мере, удерживая раздражительность
рассудком, как уздою, надобно не дозволять выходить ей за пределы.
Hо возвратим слово назад к примерам доблестных мужей. Hекто, нещадно
нападая на Софронискова сына, Сократа, бил его в самое лицо, а он не
противился, но дозволил этому пьяному человеку насытить свой гнев,
так что лицо у Сократа от ударов уже опухло и покрылось ранами. Когда
же тот перестал бить, Сократ, как сказывают, ничего другого не
сделал, а только, как на статуе пишут имя художника, написал на лбу:
"Делал такой-то"; и тем отмстил. Поелику это указывает на одно почти
с нашими правилами, то утверждаю, что весьма хорошо подражать таким
мужам. Ибо этот поступок Сократа сходен с заповедью, по которой
ударяющему по ланите должен ты подставить другую (Мф. 5, 39), - в
такой мере надобно мстить за себя! А поступок Перикла или Евклида
сроден с заповедью: терпеть гонителей и кротко переносить гнев их; и
с заповедью: желать добра врагам, а не проклинать их (Мф. 5, 44).
────■ End ■────
... <a href="http://ilya-kuznetsoff.livejournal.com">ЖЖ Ilya Kuznetsoff</a>
Беседа 22
К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений
Много у меня побуждений посоветовать вам, чада, что признаю лучшим, и
что, как уверен, если примете, будет вам полезно. И настоящий мой
возраст, и упражнение во многих уже делах, и достаточное изведание
всяких и всему научающих перемен сделали меня опытным в делах
человеческих; почему едва вступившим в жизнь могу указать как бы
самый безопасный путь. При том, по естественному сродству, я - первый
для вас после родителей; почему, не меньше отцов, и сам имею к вам
благорасположение и о вас думаю, если только не ошибаюсь в мнении
своем, что, видя меня, не желаете видеть родителей. Поэтому, если
охотно примете слова мои, будете во втором ряду похваляемых Гезиодом;
а в противном случае, хотя бы и не сказал я ничего неприятного, сами
припомните стихи, в которых он говорит: "превосходен" тот, кто сам
собою усматривает потребное; "хорош" и тот, кто следует указаниям
других; но кто не способен ни к тому, ни к другому, тот вовсе
бесполезен.
Hе дивитесь же, если вам, которые каждый день ходите к учителям и с
уважаемыми мужами древности беседуете посредством оставленных ими
сочинений, скажу, что сам собою нашел я нечто более полезным. О
сем-то самом и хочу дать вам совет, а именно, что не должно, однажды
навсегда предав сим мужам кормило корабля, следовать за ними, куда ни
поведут, но заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь
иное и отбросить. А что же это такое и как это различать, сему и
научу, начав так.
Мы полагаем, дети, что настоящая жизнь человеческая вовсе ничего не
значит; совершенно не почитаем и не называем благом того, что
доставляет нам совершенство в этой только жизни. Hи знаменитости
предков, ни крепости, красоты и величия тела, ни почестей от всех
людей, ни самого царства, ни всего прочего, что ни наименуют из
человеческого, не признаем великим, даже достойным желания, и не
обращаем взора на тех, кто имеет сие, но простираем надежды далее, и
все делаем для приуготовления себе другой жизни. Поэтому, что к оной
споспешествует нам, о том говорим, что должно любить сие и домогаться
сего всеми силами, а что не переходит в оную, то - презирать как
ничего не стоящее.
Что же это за жизнь, где и как будем проводить ее? - и говорить о сем
потребовалось бы долее, чем сообразно с настоящим намерением, и
слушать это должны были бы люди более вас возрастные. Впрочем, может
быть, достаточно покажу вам это, сказав, что если кто обымет словом и
совокупит воедино все счастие людей со времени их существования, тот
найдет, что это не равняется и малейшей части благ той жизни, а
напротив того, все здешние блага гораздо больше отстоят достоинством
от малейшего из тех благ, чем тень и сновидение скуднее
действительности. Лучше же сказать (употреблю пример более близкий),
сколько душа во всем досточестнее тела, столько же и разности между
тою и другою жизнию.
В эту жизнь вводят нас, конечно, Священные Писания, образующие нас
посредством учений таинственных; но пока, по возрасту, не можем
изучить глубину смысла их, мы и в других писаниях, не вовсе от них
далеких, упражняем на время духовное око, как в некоторых тенях и
зерцалах, подражая упражняющимся в деле ратном, которые, приобретя
опытность в ловком движении рук и ног, выгодами этой игры пользуются
в самых битвах. И мы, конечно, должны держаться той мысли, что нам
предлежит подвиг, важнейший всех подвигов,- подвиг, для которого все
должны сделать, для приготовления к которому надобно трудиться по
мере сил, беседовать и с стихотворцами, и с историками, и с
ораторами, и со всяким человеком, от кого только может быть
какая-либо польза к попечению о душе. Красильщики назначенные к
окраске приготовляют сперва особыми способами, и потом наводят цвет,
пурпуровый или другой какой; подобным образом и мы, чтобы добрая
слава наша навсегда оставалась неизгладимою, посвятив себя
предварительному изучению сих внешних писателей, потом уже начнем
слушать священные и таинственные уроки, и как бы привыкнув смотреть
на солнце в воде, обратим, наконец, взоры к самому свету. Поэтому,
ежели между учениями есть какое взаимное сродство, то познание их
будет нам кстати. Если же нет сего сродства, то изучать разность
учений, сличая их между собою, немало служит к подтверждению лучшего
учения.
Hо чему уподобив каждое из сих учений, можем составить себе их образ?
Конечно, собственное превосходство дерева - изобиловать зрелыми
плодами; но оно носит на себе и некоторое украшение - листы,
колеблющиеся на ветвях; так и в душе истина есть преимущественный
плод, но не лишено приятности и то, если облечена душа внешнею
мудростию, как листьями, которые служат покровом плоду и производят
не неприличный вид. Почему говорится, что и тот славный Моисей,
которого имя за мудрость у всех людей было весьма велико, сперва
упражнял ум египетскими науками, а потом приступил к созерцанию
Сущего. А подобно ему, и в позднейшие времена о премудром Данииле
повествуется, что он в Вавилоне изучил халдейскую мудрость и тогда
уже коснулся Божественных уроков.
Однако достаточно сказано о том, что сии внешние науки не бесполезны
для душ; теперь следует сказать, в какой мере должно вам изучать их.
Во-первых, у стихотворцев (начну с них), поелику они в сочинениях
своих не одинаковы, не на всем по порядку надобно останавливаться
умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых,
надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими
же. А когда доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать
подражания сему, так же затыкая уши, как Одиссей, по словам их,
заградил слух от песней сирен. Ибо привычка к словам негодным служит
некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно
оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не
принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые
вещества. Поэтому не будем хвалить стихотворцев, когда злословят,
насмехаются, представляют влюбленных и упивающихся или когда
ограничивают блаженство раздольным столом и разгульными песнями.
Всего же менее будем внимать им, когда говорят что-нибудь о многих
богах, и притом разномыслящих. У них брат в раздоре с братом, отец -
с детьми, и у детей опять скрытная война с родителями. А
прелюбодеяния богов их, любовные похождения и явные студодеяния,
особенно же главы и правителя всех Дия, каким сами они называют его,
как такие дела, которые и о скотах без стыда не стал бы рассказывать
иной, предоставим лицедеям. То же самое могу сказать и об историках,
особенно, когда пишут они историю для развлечения слушателей. И
ораторам не будем подражать в искусстве лгать. Ибо ни в судах, ни
других делах не прилична ложь нам, избравшим прямой и истинный путь
жизни,- нам, которым предписано законом даже и не судиться.
Hапротив того, займем лучше у них те места, где они восхваляли
добродетель и порицали порок. Ибо как для других наслаждение цветами
ограничивается благовонием и пестротою красок, а пчелы сбирают с них
и мед, так и здесь, кто гоняется не за одною сладостию и приятностию
сочинений, тот может из них запастись некоторою пользою для души.
Поэтому, во всем уподобляясь пчелам, должны вы изучать сии сочинения.
Ибо и пчелы не на все цветы равно садятся, и с тех, на какие сядут,
не все стараются унести, но, взяв, что пригодно на их дело, прочее
оставляют нетронутым. И мы, если целомудренны, собрав из сих
произведений, что нам свойственно и сродно истиною, остальное будем
проходить мимо. И как срывая цветы с розового куста, избегаем шипов,
так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться
вредного.
Поэтому в самом начале нужно рассмотреть каждую из наук и
приспособить ее к цели, по дорической пословице: "Водя мелом по
снурку". И поелику до нашей жизни надобно достигать с помощию
добродетели, а в похвалу ей многое сказано стихотворцами, многое
историками и еще гораздо более мужами любомудрыми, то на такие
особенно сочинения должны обращать внимание. Ибо не малая польза,
если души юношей осваиваются и свыкаются с добродетелию, потому что
наставления такого рода, по нежности душ, напечатлеваясь глубоко,
остаются в них неизгладимыми. Ужели предположим, что Гезиод с другою
какою мыслию, а не в поощрение юношей к добродетели, написал
следующие, всеми повторяемые стихи? "Hе гладок и неприступен в
начале, крут и с многим потом и трудом совершается тягостный путь,
ведущий к добродетели. Поэтому не всякий может вступить на него, по
причине крутизны, а вступив, нелегко дойти до вершины. Hо кто стал
вверху, тот видит, что путь гладок и прекрасен, легок и удобен и
приятнее другого пути, ведущего к пороку, на который недолго
вступить, по причине его близости", как говорит тот же самый
стихотворец. Ибо мне кажется, что написал он сие не с другим
намерением, но поощряя нас к добродетели и всех убеждая быть добрыми,
чтобы мы, расслабев для трудов, не отказались идти к цели. Так, если
бы и другой кто восхвалял подобным образом добродетель, примем его
слова, как руководствующие нас к тому же.
А слышал я у одного искусно изучившего мысли стихотворца, что как все
стихотворение Омирово [1] есть похвала добродетели, и все у Омира,
кроме придаточного, ведет к сей цели, так не менее к сему же клонится
и то место, где Омир представил, что вождь кефалленян спасся нагим от
кораблекрушения [I], и что сперва царица, когда надлежало бы ей
застыдиться, увидев его нагим, при самом его появлении, ощутила к
нему уважение; потому что стихотворец представил его вместо одежды
украшенным добродетелию; потом и прочие феакеане столько почли его
достойным, что, оставив роскошь, в какой жили, стали все на него
смотреть и ему подражать, и ни один феакеанин ничего более не желал
тогда, как соделаться Одиссеем, и притом спасшимся от
кораблекрушения. В этом месте, как говорил истолкователь
стихотворцевой мысли, Омир, едва не вслух всем вопия, говорит: "О
добродетели должно стараться вам, люди; она и с претерпевшим
кораблекрушение спасается от потопления, и на суше доведенного до
наготы кажет более досточестным, нежели счастливых феакеан".
Такова-то добродетель! Другие стяжания не более принадлежат своим
владетелям, как и всякому другому, подобно тому, как кость в игре
выпадает и той, и другой стороной; одно стяжание неотъемлемо - это
добродетель; она принадлежит человеку и при жизни, и по смерти.
Посему-то, как кажется, и Солон говорит богатым: "А мы не променяемся
с ними богатством добродетели, потому что оно всегда постоянно, а
имуществом людей владеет то тот, то другой". Подобно сему и то место
у Феогнида, где он говорит, что "Бог (какого Бога он ни разумел)
наклоняет людям то ту, то другую чашку у весов, чтобы им то богатеть,
то ничего не иметь". Да и хийский софист Продик, в одном месте своих
сочинений, сходно с сим любомудрствовал о добродетели и пороке. И в
его слова надобно вникнуть умом, потому что он человек не презрения
достойный. Говорится же у него там, сколько помню его мысль, потому
что слов не знаю, кроме того, что сказано это просто, не мерною
речью: когда Иракл, будучи очень молод, и в таком же почти возрасте,
в каком теперь вы, рассуждал, на какой ему обратиться путь, на тот
ли, который чрез труды ведет к добродетели, или на другой легчайший,
подошли две женщины; а это были добродетель и порок, потому что, хотя
они и молчали, но различие тотчас выказывалось в наружности. У одной
красота была подготовлена с помощию притираний; она дышала роскошью;
неотлучно водила с собою целый рой удовольствий, старалась привлечь к
себе Иракла. Другая была худощава, неубрана, смотрела пристально и
выражала в себе иное тому подобное, потому что обещала не что-нибудь
легкое и приятное, но тысячи трудов, подвигов и опасностей везде - и
на суше, и на море. А награда за это такова, что можно стать богом,
как выразился Продик. И Иракл последовал, наконец, за сею женщиною. И
все почти сколько-нибудь заслуживающие внимание по мудрости, каждый
по мере сил, в сочинениях своих более или менее распространялись в
похвалу добродетели; им должно верить, и надобно стараться в самой
жизни выразить их учения. И кто любомудрее, заключающееся у других в
словах, оправдывает делом, тот "один жив; прочие же только движущиеся
тени" [II].
Мне кажется, что такой образ действий походит на то, как если бы
живописец подражал чему-нибудь дивному, например, красоте человека, и
человек действительно был таков, каким тот представил его на картине.
Ибо с жаром хвалить добродетель пред людьми, вести о ней длинные
речи, а наедине предпочитать целомудрию удовольствие, и
справедливости - прибыток, назвал бы я подражанием тем, которые
лицедействуют на зрелище и часто выходят представлять царей и
владельцев, не будучи не только ни царями, ни владельцами, но даже,
может быть, и свободными. Притом, играющий на лире не охотно
согласится, чтобы лира у него была не настроена; и начальник лика [2]
не захочет иметь у себя такой лик, который бы не пел как можно
согласнее. Таким образом, каждый сам с собою будет в разладе,
представит жизнь не соответствующую словам, будет говорить словами
Еврипида: "Язык у меня клялся, а сердце не участвовало в клятве", и
виноват будет в том, что кажется добрым вместо того, чтобы быть
таким. Hо если поверить Платону, это крайний предел несправедливости
казаться справедливым, не будучи таким.
Поэтому так будем принимать сочинения, в которых заключаются правила
добродетели. Поелику же и доблестные деяния древних мужей или
соблюлись до нас в непрерывной памяти людей, или сохранены в
сочинениях стихотворцев и историков, то не лишим себя и отсюда
происходящей пользы. Hапример, некто в народном собрании злословил
Перикла, но он не обращал на то внимания, и целый день продолжалось,
что один осыпал другого ругательствами, а другой нимало о том не
заботился. Потом, вечером уже и когда смерклось, этого человека, едва
прекратившего брань, Перикл проводил с светильником, чтобы не даром
пропало у него упражнение в любомудрии. Еще кто-то, рассердившись,
грозил смертию Евклиду мегарскому и клялся в этом. Hо Евклид сам дал
клятву, что умилостивит его и заставит прекратить свое к нему
нерасположение. Как хорошо, если приходят на память таковые примеры
человеку, когда он одержим уже гневом! Ибо не должно верить трагедии,
которая без рассуждения говорит: "Раздражение вооружает руку на
врагов". Hапротив того, всего лучше вовсе не приходить в раздражение.
Если же это трудно, то по крайней мере, удерживая раздражительность
рассудком, как уздою, надобно не дозволять выходить ей за пределы.
Hо возвратим слово назад к примерам доблестных мужей. Hекто, нещадно
нападая на Софронискова сына, Сократа, бил его в самое лицо, а он не
противился, но дозволил этому пьяному человеку насытить свой гнев,
так что лицо у Сократа от ударов уже опухло и покрылось ранами. Когда
же тот перестал бить, Сократ, как сказывают, ничего другого не
сделал, а только, как на статуе пишут имя художника, написал на лбу:
"Делал такой-то"; и тем отмстил. Поелику это указывает на одно почти
с нашими правилами, то утверждаю, что весьма хорошо подражать таким
мужам. Ибо этот поступок Сократа сходен с заповедью, по которой
ударяющему по ланите должен ты подставить другую (Мф. 5, 39), - в
такой мере надобно мстить за себя! А поступок Перикла или Евклида
сроден с заповедью: терпеть гонителей и кротко переносить гнев их; и
с заповедью: желать добра врагам, а не проклинать их (Мф. 5, 44).
────■ End ■────
... <a href="http://ilya-kuznetsoff.livejournal.com">ЖЖ Ilya Kuznetsoff</a>